На крыльце к стене дома был прислонен черный зонт, и, входя в парадную дверь, Уилл захватил его и опустил в подставку для зонтов. Включив в гостиной телевизор, увеличил громкость, чтобы слышно было на кухне – он ведь сейчас займется завтраком. В конце концов, в доме больше никого нет. Затем Уилл нашел кулинарный канал. Ведущая передачи ставила в центр стола вазу с осенними цветами. В этот День благодарения у них тоже будут свежие цветы, подумал Уилл. Он их купит сам.

Глава 52

В понедельник накануне Дня благодарения Анджелина неожиданно открыла глаза и проснулась в кромешной темноте. Сердце у нее колотилось. Рядом неравномерно всхрапывал Уилл. Четыре часа утра – «ровнехонько», как говорит Джон Милтон. Она встала с кровати, натянула джинсы и черную водолазку. Вытащила из шкафа-купе черные носки и ботинки и, выскользнув из спальни, закрыла за собой дверь, отсекая всплески храпа.

Внизу Анджелина в темноте включила электрический чайник, потом сходила в туалет. Приготовила термос, кружку, чайные пакетики. Через минуту запахнула на себе черное пальто и обмотала шею длинным цветастым шарфом, купленным неделю назад. Нащупала в кармане перчатки, повесила на плечо сумочку, одной рукой прижала к груди термос и недопитую кружку, а другой сняла с ключницы ключи.

Когда Анджелина завела машину, на приборной панели засветились желтые цифры 4:17 и другие огоньки, обычно ею не замечаемые, – красные, синие, зеленые. Она выключила обогрев, чтобы не привыкать к теплу, и двадцать три минуты спустя свернула к участку Джона Милтона. Замедлила ход, не желая будить его, если он еще не проснулся, потом и вовсе притормозила, выключила фары. Снова Анджелина тронулась, когда ее глаза освоились в темноте. Ехать было совсем недалеко – она припарковалась рядом с красным грузовиком, надела перчатки и, потянувшись к бардачку за фонариком, неожиданно увидела на полу море своих зонтов. Когда она вспоминала о них в последний раз? И, что удивительно, единственное, чего ей теперь хочется, – избавиться от этого хлама. Выйдя из машины, Анджелина оставила дверцу открытой, чтобы не хлопать ею, вдохнула сухой ноябрьский воздух, наслаждаясь темнотой, перспективой, звездами над головой, тем фактом, что мир здесь и сейчас еще окутан ночью и сама она пребывает в этой ночи. Слишком много лет она боялась раскрыться, боялась желтого цвета. Боялась того, что обнаружит в себе и к чему ей, возможно, придется приноравливаться.

Анджелина поднялась на пригорок, держа фонарик у самой земли; с собой из машины она прихватила завернутые в старый плед термос и кружку. У рекламного щита выключила фонарик, снова дала глазам привыкнуть, а затем затаилась, пытаясь уловить присутствие другого человека. Но ничего не почувствовала. Отступила к столбу и вгляделась в темноту. Нет, никого. Обрадовавшись, что приехала довольно рано, женщина еще раз медленно, глубоко вдохнула ночь, не выказывавшую ни малейшего намерения ей препятствовать, расстелила плед у основания первого деревянного столба и села, прислонившись к нему спиной. Плечи ее вздымались и опускались в естественном ритме, грудная клетка наполнялась воздухом и отдавала его обратно. Утро было холодное, но не морозное, и Анджелина подняла глаза к блистающим в небе этого огромного мира огням.

Вскоре послышалось хлопанье закрывшейся дверцы. Анджелина замерла, стараясь разглядеть тень мужчины, который явно шел к ней. Тень, которая постепенно надвигалась и с приближением начала светиться – впервые Анджелина заметила это после смерти Люси. Он весь сиял. Надин, Люси и Джон Милтон. Анджелина улыбнулась в темноте.

Джон Милтон остановился перед ней.

– Я же сказал «нет».

– Но имел в виду «да».

– Черт. Вот именно.

Он протянул руку, и Анджелина ухватилась за нее. Он поднял ее и прижал спиной к столбу.

Анджелина ощущала затхлое тепло его несвежего тела: никаких ухищрений, никакого притворства.

Джон Милтон обнял ее вместе со столбом, потерся шершавой щекой о ее щеки и запрокинул голову.

– Никакого секса. Наверху – никакого секса! Туда поднимаются ради другого.

Анджелина подняла руки, попутно оттолкнув его.

– Вот потому я здесь – ради чего‑то другого. – Она поняла это только сейчас.

Джон Милтон закашлял и сплюнул в сторону.

– Полезли, – сказал он и, наклонившись за лестницей, прислонил ее к передней части столба. – Дай мне свой термос.

Анджелина протянула ему термос и кружку, но кружку Джон Милтон отшвырнул в сторону. Затем бросил ее термос в свою холщовую сумку, вытащил оттуда шапку, надел ее и повесил сумку на плечо. Ухватился за лестницу обеими руками, затем опустил одну руку и отступил в сторону. Анджелина подошла вплотную к лестнице. Джон Милтон снова взялся за вторую перекладину, обхватив заодно и Анджелину. Она высоко подняла руки, ухватилась за верхнюю ступеньку и полезла.

Раздался тихий щелчок, и ступени осветились. Анджелина чувствовала, как Джон Милтон подстраховывает ее. Ее затянутые в перчатки руки с неимоверной быстротой достигли деревянного выступа, она заползла на него, прижалась спиной к щиту, затем подтянулась вправо, держась руками за выступ, который оказался шире, чем она ожидала.

А затем рядом с ней уселся Джон Милтон. Черное небо немного начало светлеть. Это было нечто необыкновенное – ощущать, как твои ноги болтаются в пустоте, в бескрайнем пространстве над землей, которая придавала бы уверенности или устанавливала пределы. Джон Милтон снял шапку и ботинки. Затем встал и перешагнул через Анджелину. Она услышала и почувствовала, как с него упали штаны, а за ними последовала рубашка. Когда Джон Милтон дошел до края выступа, тот завибрировал. Его таинственные очертания вырисовывались на фоне тьмы, струя мочи взмывала в воздух и приземлялась где‑то внизу. Затем Джон Милтон повернулся к Анджелине, и выступ снова задрожал.

– Ты когда‑нибудь делала такие рисунки? – спросил он. – Сначала закрашиваешь лист разными цветами, а затем покрываешь его черной краской. Потом берешь скрепку и процарапываешь изображение. – Как стол, который Уилл сделал для Кары. – Небо – оно вроде такого рисунка, – продолжал Джон Милтон.

Это было верно. На черном небе появились розовые, оранжевые и желтые линии. Анджелина, прижавшись спиной к щиту, осторожно поднялась и почувствовала, как его рука поддержала ее за локоть. Она сняла перчатки и сунула их в карманы пальто. Расстегнула пуговицы, Джон Милтон взял соскользнувшее с ее плеч пальто и бросил слева от нее. А потом прижал Анджелину к щиту, поставив руки по бокам от нее.

Сквозь ее тело пробежал электрический ток. Анджелина вздрогнула.

Джон Милтон протянул руку, чтобы расстегнуть ей джинсы.

– Я сама, – сказала Анджелина, вспомнив то детское – чистое – ощущение позыва. Она посмотрела поверх его рук в небо.

Джон Милтон сделал полшага назад.

Анджелина взяла его руку и прижала ладонью к щиту. Затем сама расстегнула молнию на джинсах, стащила их вместе с трусами, добравшись до ботинок, сняла их. Ее ноги обжег холодный воздух. Прислонившись к щиту, она стянула через голову водолазку, под которой не было бюстгальтера. И всем телом прижалась к ледяному билборду.

Джон Милтон протянул руку поперек ее груди, точно автоматическую перекладину, которая с щелчком захлопывается перед вами после свистка, прямо перед запуском аттракциона.

Анджелине было слышно, как участилось его дыхание.

– Наверху нельзя, помнишь? – проговорила она.

– Хорошо, – ответил Джон Милтон, опуская руку. – Хочешь пописать?

Анджелина помотала головой, снова вздрогнув при виде всего, что ее окружало.

Джон Милтон расстелил под ними их одежду и помог ей сесть. Затем опустился сам.

– Хитрость в том, – объяснил он, – что холоду надо отдаться, а не бороться с ним.

Анджелина сделала вдох и попыталась расслабиться. Потом выдохнула.

– Смотри, – сказал Джон Милтон, – солнце.

Анджелина увидела на востоке белый свет со слабыми проблесками розового. Ночь уступает место дню, и круговорот продолжается.