– Такое ощущение, что ты живешь в какой‑то другой стране.

Джон Милтон начал подниматься.

– Пора мне возвращаться к работе.

– Подожди. Так что же ты делаешь по утрам?

– Черт, далековато мы отклонились от темы. – Джон Милтон снова лег на спину. – Это действительно приятно, да? На земле я почти так же хорош, как в небе.

– Итак, по утрам…

– Итак, по утрам я плавно заползаю наверх, прижимаясь правым плечом к щиту. И в маленьком кружке света, падающего с моей каски, пробираюсь к месту схождения щитов. В этот час на дороге ни единой машины. Единственный звук, который раздается, – это стук моих ботинок. Я ставлю свой ящик и снимаю куртку. Сажусь между стенами, образованными двумя щитами, свесив одну ногу в пространство между ними, и снимаю ботинки и носки. Опять встаю, и ледяной металл обжигает мне ноги. Кажется, там всегда холодно, даже летом. Я выключаю фонарь и снимаю шапку. Убеждаюсь, что привык к темноте, прежде чем снять рубашку. А потом…

– Ты наверху раздеваешься?

– …А потом сбрасываю джинсы. И не мерзну, а погружаюсь в холодный воздух. Пытаюсь впитать его влажные частицы своими порами. Через минуту я выхожу на край мостика у схода щитов. В эту минуту я обычно замечаю вдали фары первой за день машины. А дальше, за ними, если я правильно рассчитал время (обычно я не ошибаюсь), появляется слабый апельсиново-рыжий отсвет восходящего солнца. Затем я распрямляю спину, потягиваюсь и как можно дальше пускаю струю мочи.

Анджелина села.

– Ты ходишь там, наверху, в туалет?

Джон Милтон рассмеялся и, засунув руки под футболку, стал чесать грудь и живот.

– Я не то себе представляла, – сказала Анджелина, отряхивая с рук, ног, спины и штанов прутики, сосновые иголки, землю и траву.

– После этого я расстилаю куртку и сажусь на нее, свесив ноги высоко над деревьями.

– Ты остаешься голым?

– Подо мной начинать струиться поток машин. Еще одно замечательное слово. Я открываю термос с серебряной крышкой и наливаю первую чашку кофе, черного, как небо, которое еще темнеет надо мной. Последний глоток кофе я приберегаю на то время, когда увижу поднявшийся над горизонтом целый кружок апельсина, – и в ту же секунду выпиваю его.

– Каждое утро?

– Почти.

– А если идет дождь?

– Значит, идет дождь.

– Зачем ты это делаешь?

– Чтобы напомнить себе, что я лишь маленький мазок на огромной картине мира. И чтобы выкинуть эту забавную мысль из головы, иначе во время работы я не смогу сосредоточиться.

– Я тоже туда хочу. На самую верхотуру.

– Ишь размечталась! – Джон Милтон сел. – Я даже Старушку туда не беру.

Анджелина начала обводить по контуру его ступню, затем лодыжку, и, когда ее палец скользнул ему под штаны и стал подниматься по задней части ноги, Джон Милтон закрыл глаза.

Глава 51

Уилл, заканчивая утреннюю прогулку, уже шел к дому, когда увидел Мэри Бет – соседка, сверкая голыми ногами, тащила к дороге большую коробку, согнувшись под ее тяжестью. Он поспешил ей на помощь.

– Позволь мне, – сказал он. Дыхание клубилось в промозглом воздухе паром.

– Спасибо, Уилл.

Мэри Бет поправила на бедрах короткое платьице. Легкий жакет в тон был явно не по сезону. Когда женщины перестали носить колготки?

– Анджелине жутко повезло, что ты всегда рядом. Моего Берта вечно нет дома. – Она потерла руки.

– Обращайся в любое время, Мэри Бет. Просто позвони мне. Я буду рад помочь. – Уилл задался вопросом, почему двадцать пять лет назад не влюбился в кого‑то вроде этой своей соседки, но, что кривить душой, ответ он знал. Он любил Анджелину именно за странность ее беспорядочной натуры. Когда этим утром Уилл отправился на прогулку, его жена поехала в спортзал. А Мэри Бет, конечно, захотела бы, чтобы муж ее сопровождал, вот только он, вероятно, не захотел бы. В причудливом мире мы живем.

Уилл перешел дорогу как раз в тот момент, когда перед его домом остановился фургон «Федекса». Уилл стоял в начале подъездной дорожки, так что Дейлу не пришлось идти до самой двери.

– Как поживаете, мистер Брукс?

– Пожалуйста, называйте меня Уиллом.

Дейл протянул ему конверт и полез в карман.

– На День благодарения мы устроили для близняшек фотосессию.

Уилл сунул конверт под мышку и взял снимок. Две малышки – одна светленькая, другая темненькая, одна в джинсах, другая в платье, настолько разные, насколько это вообще возможно, – сидели на тучной грядке с гигантскими тыквами, кабачками и пугалом.

– Они так выросли! Напомните, сколько им лет?

– Только что исполнилось три.

– Хотел бы и я показать вам такие фотографии…

– Говорю вам, – сказал Дейл, ковыляя обратно к грузовику, – быть дедушкой – это круто.

Уилл помахал старику и пошел к дому. А когда закрывал за собой дверь, зазвонил телефон. Он бросился на кухню, чтобы ответить, и сердце его бешено заколотилось.

– Пап?

– Ливи! – Ее голос звучал так, будто она в соседнем доме, а не за океаном, в Париже.

– Я собираюсь на праздниках остаться тут, – сообщила девушка.

– Ты не приедешь на День благодарения? – Уилл рухнул на стул у кухонного стола.

– Ты ведь сказал, что все в порядке, верно?

– Да, разумеется.

– Ладно, я просто хотела поставить тебя в известность. Так что увидимся через месяц, на Рождество. Меня ждут друзья. Передай привет маме.

– Береги себя, – проговорил Уилл. Его дыхание замедлилось.

– Пока, пап.

– Ливи! – громко воскликнул Уилл, вставая.

– Да?

– Позвони, если сможешь. В День благодарения.

– Конечно, пап.

Вот так в одно мгновение он опять остался один.

Уилл положил трубку. И, поколебавшись всего секунду, достал из холодильника бекон, яйца и сливочное масло.

У задней двери стояли три большие пустые картонные коробки, поставленные одна на другую. Он позабыл вынести их на улицу.

Уилл закрыл холодильник и разложил ингредиенты для завтрака на кухонном столе в том порядке, в каком они ему понадобятся. Затем взял все три коробки разом за клапаны, пронес их по дому и через парадную дверь отправился к мусорным бакам. Поставил рядышком, повернулся, намереваясь тотчас устремиться обратно, но почему‑то встал и принялся разглядывать их двухэтажный дом, наполовину кирпичный, наполовину отделанный гонтом. Ему когда‑то понравилось, что кирпич не нуждается в уходе, а Анджелине – что она могла представлять деревья, из которых сделан этот гонт. Это будет первый День благодарения, когда не вся семья рассядется за праздничным столом.

Уилл очень хотел собрать всех вместе в последний раз и потому ожидал, что теперь ощутит какой‑то внутренний надлом, однако ничего подобного не почувствовал.

День благодарения всё равно наступит.

Высоко над головой прошумел самолет. Мэри Бет выехала задним ходом со своей подъездной дорожки. На обочине замерла белка, затем метнулась на дорогу прямо перед ее машиной. Уилл ждал. Белка скакнула к ним во двор.

А как быть, если Анджелины нет дома? Сейчас‑то ее, разумеется, нет. Она в спортзале. Но если ее не будет дома гораздо дольше? Если ее понесет неизвестно куда и в День благодарения?

Но День благодарения всё равно наступит.

Индейка у них всё равно будет, сказал себе Уилл, направляясь к дому. У них всегда была индейка.

На крыльце у него внезапно подкосились ноги, и ему пришлось опуститься на ступеньку. Разве не эти слова произнесла его мать той осенью, когда от них ушел отец? «Индейка у нас всё равно будет». Будто это могло решить все проблемы. И снова сделать жизнь нормальной.

Уилл протянул руку и дотронулся до шершавой кирпичной стены. Он знал, что не в его силах загнать жизнь в рамки нормы. Но знал также, что никогда не уйдет отсюда. Кирпич, который тоже никуда не денется, на ощупь был холодным и колким. Мать Уилла не смогла удержать отца, так же как он не способен удержать Анджелину.

Уилл вспомнил, как стремился обеспечить Анджелину всем, что могло ей понадобиться, но это было еще в те времена, когда ей был нужен он. Оставалось надеяться, что и теперь он ей нужен. Уилл выпрямился. В этом году он сам приготовит индейку. Он выдернул сорняк, торчавший из-под камней фундамента, и встал. Кукурузный хлеб у них тоже будет, решил Уилл. Кара и Айрис придут в восторг. Да и в доме заблагоухает. Может, он даже угостит Стеллу. Что еще? Уиллу захотелось переосмыслить праздничную трапезу. Он готов спорить, что в кулинарных передачах на этой неделе готовят всевозможные блюда для Дня благодарения.